В нежных объятиях ласкового зверя:
пушнина и меховые изделия в средневековой Руси XIV–XVI веков
Ирина Михайлова — д-р ист. наук, профессор Санкт-Петербургского университета, специалист по истории Киевской и Московской Руси; постоянный автор журналов «Родина», «Вестник Санкт-Петербургского университета», «Клио». Автор книг «Служилые люди Северо-Восточной Руси в XIV — первой половине XVI века» (2003), «Россия и степной мир Евразии» (2006), «И здесь сошлись все царства...» (2010), «Малые города Южной Руси в VIII — начале XIII века» (2010), «Алкогольная политика в царской России» (2011).
В России, стране длительных суровых зим с пронизывающими ветрами, вьюжными снегопадами и жгучими морозами, всегда одной из важнейших проблем выживания и здоровья человека была борьба с переохлаждением и сопутствующими ему болезнями. Австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, посетивший Москву в 1526 году, вспоминал: «Холод там бывает временами настолько силен, что. от страшного мороза» «расседается» почва, погибают плодовые деревья, а вода, пролитая во дворе или на улице, не достигнув земли, застывает на ветру. «В тот год, — писал потрясенный барон, — стужа была столь велика, что очень многих ездовых, которые у них называются гонцами, находили замерзшими в их возках. Случалось, что иные, которые вели в Москву из ближайших деревень скот, привязав его за веревку, от сильного мороза погибали вместе со скотом. Кроме того, тогда находили мертвыми на дорогах многих [бродяг (circulatores)], которые в тех краях водят обычно медведей, обученных плясать. [Мало того,] и [сами] медведи, гонимые голодом, [покидали леса, бегали повсюду по соседним деревням и] врывались в дома; при виде их крестьяне толпой бежали от их нападения и погибали вне дома от холода самой жалкой смертью» (Герберштейн 1988: 130).
Вынужденные приспосабливаться к столь суровому климату, русские средневековые люди шили зимнюю одежду и домашние вещи (постельные одеяла, санные полости, напольные и настенные ковры) из плотных, теплых материй и подбивали их разнообразными мехами — «скорами», отечественными и привезенными из-за рубежа.
До конца XV века основными районами добычи пушного зверя были Псковская и Новгородская земли. Особенно много пушнины добывали в Подвинье и в бассейне Печоры. В XVI веке в центральных районах Псковского и Новгородского уездов промысловый зверь был выбит, но охота на берегах Северной Двины и Печоры продолжала оставаться доходной. После присоединения к России Среднего и Южного Поволжья, особенно в связи с началом широкомасштабного освоения Урала и Сибири, в Москву в больших количествах стала поступать дань, возложенная на местное население, — ясак разнообразными прекрасными мехами (Бахрушин 1952: 160-161; Хорошкевич 1963: 49; Преображенский 1972: 45, 48; Зимин 1982: 49; Английские путешественники 2007: 127, 132). Несмотря на то что в Московской Руси было изобилие пушнины, ее привозили сюда на продажу шведские, швейцарские и литовские купцы (Герберштейн 1988: 126).
Наиболее ценным пушным товаром в средневековой Руси считались соболь, куница, горностай, чернобурая лиса, бобер. В XVI веке в моду вошел волчий мех, особенно горловая, хвостовая, брюшная части шкур этого животного. Менее дорогими были шкурки белого и черного песца, рыжей лисицы, красной и «молочной» белки, рыси, зайца и домашнего кота. Последние использовались только в женских нарядах. В зимнее время ездоки в открытых санях укрывались шкурами белых медведей, которые привозили в Москву жители Поморья, Холмогор, междуречья Северной Двины и Пинеги (там же: 155-156; Английские путешественники 2007: 132).
При оценке пушнины учитывались возраст зверя и сезон охоты на него: мех, добытый во время линьки животного, был непрочным, поэтому стоил дешевле. Лучшими считались меха, снятые с тушек зверей в начале зимы. В Великом Новгороде XIV века торговля пушниной летом была запрещена. Согласно С. Герберштейну, «у соболей признаком зрелости служит чернота, длина и густота шерсти. Стоимость их возрастает и оттого, если они пойманы в надлежащее время года, что верно и относительно других мехов. Шкурки горностаев. имеют кое-какие признаки возле головы и хвоста, по которым можно распознать, в надлежащую ли пору пойманы животные. У тех, что побольше, нет той белизны, которая обыкновенно в чистом виде проявляется в маленьких». Чтобы не портить шкурки кровью смертельно раненных зверей, последних ловили при помощи искусно замаскированных капканов и били стрелами точно в нос или глаз (Герберштейн 1988: 128, 203; Хорошкевич 1963: 99-101).
Мех в чистом виде и сшитые из него изделия выполняли разные функции: практическую (защищали людей от стужи), репрезентативную (маркировали их общественный статус и состоятельность), религиозную (служили оберегами от инфернальных злых сил и талисманами, приманивавшими к себе добрых духов). Репрезентативные и религиозные функции пушнины учитывались при ее использовании в дипломатическом церемониале: русские государи и их придворные дарили драгоценные шкурки правителям дружественных стран и их послам в обмен на сокровища, поступавшие в казну Московской державы.
На Руси XIV-XVI веков, несмотря на большое количество добываемой и привозимой на продажу пушнины, она стоила дорого и воспринималась как предмет роскоши, символ богатой жизни высокопоставленных людей. Так, в начале XVI века боярин Петр Михайлович Плещеев оценил «черева лисьи» в 80 алтын (2,4 рубля), шкурку соболя в 30 алтын (0,9 рубля), «вставочку соболью» в 10 алтын (0,3 рубля) (АРГ: № 59: 61). В 1520-е годы московский купец запросил у С. Герберштей- на за четырнадцать соболей большую сумму денег — 1800 венгерских золотых монет, что составляло 900 рублей. Значит, одну шкурку животного торговец отдавал за 64-65 рублей. Посол за всю связку мехов предложил заплатить половину требуемых денег. «Купец дал мне даже уехать, полагая, что все-таки переупрямит меня. Я уже с дороги, из Можайска, послал в Москву шестьсот золотых, и он уступил мне соболей; и за семь шкурок я уплатил также триста дукатов с небольшим», — писал австрийский барон. Тогда же, в 1520-е годы, шкура чернобурой лисицы стоила, по мнению посла, «очень дорого» — 5-7 московских рублей, маленького зверька-горностая — 3-4 деньги (0,015-0,02 рубля), белки — 1-2 деньги (0,005-0,01 рубля) (Герберштейн 1988: 128). Цены, указанные С. Герберштейном, действительно, высоки, потому что в то время за 1 московский рубль можно было приобрести боевую лошадь, или три коровы, или 16 баранов, или 66 кур, или 577 кг ржи, или 82 кг меда, или 10 пар сапог (Маньков 1951: 122, 162; Козлов, Дмитриева 2001: 25-26).
Разумеется, австрийский барон плохо знал конъюнктуру русского рынка, поэтому купил меха по завышенной цене. Однако в период социально-экономического кризиса, наступившего в России в 15701580-е годы, уже отечественные источники зафиксировали резкое подорожание пушнины. Так, в 1572-1578 годах шкурка куницы стоила от 0,25 до 0,57 рубля, лисицы — до 1,8 рубля. В 1583-1584 годах одного песца можно было купить за 0,3 рубля, лису — за 1,2 рубля, бобра — от 1,5 до 2 рублей, соболя — от 3,3 до 15 рублей (Маньков 1951: 172-174).
В XIV-XVI столетиях меха использовали при изготовлении разных нарядов — ферязей, кафтанов, кортелей, шуб, плащей — и отдельных деталей русского костюма — шапок, воротников, рукавиц. В процессе обработки пушнины «скорняки достигали большого совершенства». Они соединяли в одно полотно полосы и куски «меха с одной и той же части туши зверя». Поэтому меховые полотна и сшитые из них изделия назывались: «хребтовые, черевьи (чрево — живот), пупковые, горлат- ные, лапчатые, хвостиковые». Например, в грамотах первой половины XVI века упоминаются «кожух на беличьих черевах», «шуба пупки собольи наголо» (нагольная, сшитая мехом внутрь), «ментеня камка на черевех лисьих», «кортель хребтовой белей», «шапки хвостовые детские» (Рабинович 1988: 135).
Повседневная шуба из овчины, часто плохо выделанной и сверху не покрытой материей, называлась кожух. Это была традиционная зимняя одежда простого народа. Состоятельные люди тоже носили кожухи, но лучшего качества, украшенные нарядными аппликациями, вышивкой, даже жемчугом и драгоценными камнями (Рабинович 1986: 78; Рабинович 1988: 134). Вместе с тем князья и бояре имели более дорогие меховые «платья», которые берегли и передавали из поколения в поколение.
Так, Иван Калита завещал сыновьям: Семену Гордому — «кожухъ черленыи (красный. — И.М.) женчужьныи», Ивану — «кожухъ желтая обирь с женчугомь», Андрею — «бугаи соболии с наплечки съ великимь женчугомь с каменьемь» (покрой этой вещи не установлен. — И.М.). Кроме того, он распорядился: «А что есмь нынеча, нарядилъ 2 кожуха с аламы (тканевыми, кожаными или металлическими нашивками. — И.М.) с женчугомь, а то есмь дал меншимъ детемъ своимъ, Марьи же Федосьи, ожерельемъ» (с драгоценным накладным воротником. — И.М.) (ДДГ 1950: 8).
Богач и щеголь второй половины XV века, удельный князь Михаил Андреевич Верейский и Белозерский в духовной грамоте, составленной около 1486 года, перечислил принадлежавшие ему меховые изделия и приготовленные для них или споротые с них украшения. Почти каждый из его нарядов стоил целого состояния. В казне Михаила Андреевича хранились четыре шубы — «соболья аксамит синь з золотом да с пугвицами», «пахи рысьи с оксамитом», «соболья камка червь- чата с пугвицами», «лисья с сукном с червьчатым»; «кожух соболеи с камкою да с пугвицами»; семь кортелов — «соболеи, а вошва аксамит синь», «соболеи, а вошва аксамит чернъ», «горностаен, а вошва аксамит зелен», «белин, а вошва аксамит синь», «белин, а вошва аксамит чернъ», «кунеи, а вошва аксамит червьчат», «горностаен, вошва аксамит синь»; «одеяло кунье на червьце шолкъ белъ» да «круживо кожушное нецело з зарукавьемъ, за запушье подволочное сажено» (там же: 302, 312). Здесь, кроме шуб и собольего, крытого шелком кожуха, находились кортели — свободные, с широкими колоколовидными рукавами, длинные, но не закрывавшие ступней, женские платья, украшенные яркими, как правило, контрастного цвета нашивками — вошвами (Рабинович 1988: 161).
Почти все наряды Михаила Андреевича и его домочадцев были облицованы дорогой привозной тканью — аксамитом. Эта «золотная или серебряная. с травами и разводами» парча, «плотная и ворсистая как бархат», первоначально производилась в Византии, затем, уже в 1430-е годы, ее научились делать во Флоренции (Савваитов 1896: 2). Аксамиты были гладкими и петельчатыми. Узор первых «выполнялся в одной плоскости с фоном», вторые «щетинились» прядеными золотными нитями. В зависимости от качества, количества, размеров нитей, вытянутых над плоскостью ткани, изменялись ее плотность, а также объем, блеск и мерцание стелившихся по полотну узоров (Вишневская 1999: 277).
Как нарядно смотрелись зимой, на пышном белом снегу, на фоне бледно-голубого, подернутого сизой дымкой неба ярко-синяя, сверкавшая золотом шуба с густым серебристо-черным собольим мехом, переливчатые зеленые вошвы на белой коже пятнисто-горностаевого кортеля или выпушенная из-под алого сукна чернобурая лисица!
Не менее красивы были наряды, хранившиеся в казне младшего брата Ивана III, удельного князя Бориса Васильевича Волоцкого: «шуба на соболехъ, бархот червьчет з золотом, рузкая; да шуба на соболехъ, камка бурская з золотом, тежолоя; да кожух на соболех, камка бурская з золотом; да кожух на черевех на белинных, камка бурская тежолая, на червьчете желтъ шолкъ; да шуба на куницах, камка бурская з золотом да с серебром; а женскаго платья кортел горностаен без пуху. да каптуръ соболеи». Кроме того, вдова волоцкого князя Юлиания претендовала на имущество «зятя. своего» князя Петра Дмитриевича Ростовского. Последний владел приданым ее дочери, в состав которого входили: «шуба на соболях руская бархот дикъ з золотом, да шуба на соболехъ камка бела венидицкая руская», — и теща требовала вернуть эти наряды ей (ДДГ 1950: 350).
Если Михаилу Андреевичу Верейскому и Белозерскому нравились синие и зеленые аксамитовые одежды, то в гардеробе супругов Волоцких преобладали красные и желтые наряды из восточного, сверкавшего золотом и серебром шелка на дорогих мехах. Они предпочитали шубы «русского» фасона — длинные, приталенные, с большими отложными меховыми воротниками, спереди доходившими до середины груди, и немного расклешенными полами, которые мужчины, особенно женихи, ловко «заметывали... назад за плеча». Такие шубы запахивали правой полой на левую сторону и застегивали на 8-16 пуговиц или завязывали длинными шнурами с пышными кистями (Савваитов 1896: 178; Рабинович 1988: 162; Михайлова 2004: 91; Михайлова 2010: 506). По заказу Бориса Васильевича и Юлиании Волоцких были сшиты по крайней мере три «русских» шубы: две бархатных, одна — из белого венецианского шелка, и все они — на роскошных соболях.
К этим зимним «платьям» можно было надевать каптур — головной убор замужней женщины и особенно вдовы «с невысокою цилиндрическою тульею… и с тремя ушами, ниспадавшими до плеч на затылке и по сторонам». На это изделие шло «соболей 2/2 пары. По краям наряд опушался бобром, на что употреблялось или целый бобр или два бобра без трети, смотря по ширине, какую желали дать опушке. В опушке около чела ставился особый бобровый мех, черненый, называвшийся пухом передним, очельным, челошным, для чего употреблялось полбобра (2 звена) и целый бобр. Кроме того этот очельный пух убирался поверх еще бобровою же накладкою, накладным пухом, которого выходило одно звено или четверть бобра. Испод каптура подбивался также мехом, собольими пупками, и так как он облегал кругом всю голову, то и назывался оголовью, оголовьемъ; причем по краям ставилась также небольшая опушка, называемая оголовочным пухом. На ушки ставилось треть бобра, самого доброго. Верх каптура покрывался арабскими миткалями. Кроме того для сохранности наряда всегда делался из таких же миткалей особый верх — чехол. При каптурах употреблялась также и повязка из полотна» (Забелин 2001: 498).
Сын Бориса Васильевича Волоцкого Иван Рузский был беднее отца. В духовной грамоте 1503 года он упоминал взятую в долг горлатную шубу. Князь завещал инокам разных обителей три шубы: лазоревого с золотом шелка на соболях, из зеленого бархата на том же меху и «соболью голу поношеную», а также четыре кожуха: «бархат на соболях, шит золотом да серебром», «на черевех на белиных, бархат червьчат», «кам- чат на черевех на лисьихъ», «камка есеев корень» (ДДГ 1950: 351-352).
Старший брат Ивана Борисовича Федор Волоцкий был, напротив, состоятельным человеком. Но он не отличался бережливостью. Князю принадлежали: «шуба руская отлас червьчат венедитцкои з золотом на соболех, да шуба бархат лазорев з золотом на рысех рузская ж, да шуба отлас синь з золотом на рысех руская ж, да шуба бархат чернъ з золотом на горностаях тотарская», а также приобретенные взаймы зимние меховые «платья»: взятое за 6 рублей черное бархатное «на че- ревех на бельих» и за 8 рублей — из красного венецианского атласа на соболях. Часть «рухляди» удельного князя была заложена под взятые им в долг довольно большие суммы денег, в том числе две «татарские» шубы — «бархат червчат з золотом на соболех круги великие» и «бархат чернъ с серебром на соболех» (там же: 407).
Меховые наряды русской знати отличались разнообразием не только фасонов, состава и расцветок материалов, но также нашивавшихся на них украшений. Любимому брату Василия III Дмитрию Ивановичу Жилке Углицкому принадлежало несколько зимних вещей, расшитых «жемчугом гурмыским». В их число входил комплект женской одежды на беличьем меху: шубка, хранившиеся отдельно от нее широкие, ниспадавшие до земли рукава — «накапки» и длинный, завязывавшийся на шее плащ — «подволока». С этим нарядом или отдельно от него носили «колпак — столбун», представлявший собой шапку «цилиндрической формы с прямою тульею, которая бывала или вся меховая, обыкновенно соболья, или из шелковых и золотных тканей, из атласа, бархата, объяри, зорбафа и т.п., с пластинчатою собольею опушкою. Вершок или круг в обоих случаях кроился также из шелковых и золот- ных тканей и украшался иногда жемчужным низаньем с запонами и каменьями». У столбуна, принадлежавшего углицкому князю, жемчугом был расшит не верх, а боковые «полицы».
Драгоценные перлы крепились не только на ткань меховых нарядов, но также на украшавшее их белое, цветное или золотное кружево. В казне Дмитрия Ивановича лежало «круживо с рукава шубы руские, сажено жемчугом гурмыским». Те же декоративные элементы сочетались на красивом плаще — «ментени», сшитом из вишневого венецианского атласа и беличьих брюшек наподобие бурки или дождевика «с прямыми длинными рукавами и небольшими сборками на боках» (Описание гардероба Дмитрия Ивановича Углицкого см.: ДДГ 1950: 410-411; шапки — столбуна: Забелин 2001: 497; ментени: Рабинович 1988: 148, 161).
Разумеется, самые пышные наряды были у самодержцев. Живущему в XXI веке и обладающему утонченным вкусом ценителю прекрасного они могут показаться чересчур броскими, перегруженными несоразмерными по величине и контрастными по цвету деталями, лишенными изысканности и единства стиля. Однако представления о красоте современного и средневекового человека различны. На Руси XIV-XVI веков красивым считалось то, что вызывало чувство удивления, потрясения, ослепляло роскошью, блеском, богатством, создавало впечатление великолепия и могущества (Михайлова 2010: 208, 215, 234). Таковы наряды Ивана Грозного — более 130 комплектов тщательно подобранной одежды, обуви, головных уборов и аксессуаров.
Фрагментарно сохранившиеся описи 1581/82 и 1582/83 годов содержат сведения о 25 зимних одеждах государя: семи повседневных, пяти «ездовых», трех «черных», четырех «черных ездовых» ферязях, трех кафтанах, двух «черных санных» и одной «становой» шубах, а также о 17 употреблявшихся царем и трех заказанных им, но не изготовленных скорняками шапках.
Ферязь представляла собой длинную, доходившую до лодыжек, верхнюю одежду свободного покроя, безрукавную или с рукавами, сужавшимися к запястьям. Она была распашной, застегивалась на 3-10 пуговиц или затягивалась завязками, продевавшимися в накладные, горизонтально вытянутые петли. Легкую ферязь надевали под теплый кафтан, подбитую мехом носили поверх зипуна, чуги, полукафтанья (Савваитов 1896: 53, 168; Рабинович 1986: 74; Рабинович 1988: 149). «Становое платье» было дорогим, выходным нарядом. Довольно длинное, оно облегало стан, подчеркивало талию, расходилось к низу косыми клиньями. Этот наряд имел широкие рукава, которые перехватывались пристяжными, расшитыми жемчугом манжетами — «запястьями», и застегивался только от шеи до пояса на 8-12 пуговиц. Боковые «прорехи» на подоле стягивались петлями, накидывавшимися на пуговицы (Савваитов 1896: 53; Рабинович 1986: 72; Рабинович 1988: 148). «Становое платье», подбитое мехом, выпушенным по разрезам, вероятно, считалось шубой. «Ездовыми» назывались ферязи и кафтаны, предназначенные для поездок за город (Савваитов 1896: 53), «черной» — траурная одежда, в данном случае — сшитая в память о царевиче Иване Ивановиче, умершем в ноябре 1581 года. Кроме скорбных дней, Иван Грозный облачался в мрачные одеяния тогда, когда вспоминал о тысячах загубленных им подданных, раскаивался в злодеяниях и замаливал грехи.
Шесть «домашних» ферязей Ивана Грозного были сшиты из дорогого меха и разноцветной бурской камки — яркого шелка с выпуклыми узорами (Хорошкевич 1980: 33). К ним изготовили фигурные украшения из бархата, обнизанного жемчугом, и шелковые завязки с петлями. Сочетание несовместимых по цвету и фактуре материалов создавало эффект показной аляповатости этих странных, экстравагантных, «шутовских» нарядов. Это были не обычные повседневные «платья», а вызывающе дерзкие костюмы царственного лицедея и оборотня.
У четырех из них была соболья подкладка. На красную ткань одной из ферязей, расцвеченную разными шелками, «золотомъ развода» и серебряными кругами, пришили «листья» из черного бархата, обнизанные жемчугом. Другое «платье» было «на зелени шолкъ белъ круги золоты безъ связокъ розвода чейшуйчата». Зелено-бело-желтый наряд «разукрасили» красными «листьями», петлями и шнурами. Более того, этот яркий контрастный цвет подчеркнули «золотомъ». Для третьей ферязи использовали камку, «на золотой земле» которой зеленым и белым шелком были расшиты «листики чешуйчаты по три вместе». «Кутюрье» Постельного приказа «развесили» на раскинувшихся по ткани «ветвях» «коруны большие по червчатому бархату низаны жемчугомъ». Четвертое шелковое «платье» было алым. На его гладкой поверхности выделялись белые, затканные золотом круги. К ним добавили черные бархатные аппликации с жемчугом, к которым крепились «образцы круглы от кистей».
Из такой же гладко-выпуклой алой ткани была сшита ферязь: «на душкахъ на лисьихъ на белыхъ». Делавший ее портной отличался более изысканным вкусом, чем его товарищи, потому что, прикрепляя к шелку меховую подкладку, «образцы» и завязки, сохранил красно-бело-золотистую цветовую гамму наряда. Нашитые им кусочки бархата, шнуры и петли были желтыми: первые — с белым жемчугом, вторые — с серебряной нитью.
Более яркой и менее гармоничной смотрелась еще одна ферязь на лисьем меху. Она тоже была красной. По «пламенеющему» материалу, расшитые белым и золотым шелком, «ползли» «змейки да листки чешуйчаты». Под материал поставили нежный мех чернобурой лисы, его украсили черными бархатными «коронами» с жемчугом.
Седьмая ферязь принадлежала царевичу Ивану Ивановичу. Она была сшита из белой мисюрьской камки, по которой в небольших золотых кружках пестрел мелкий черный узор. Подбитое черным песцом «платье» престолонаследника было украшено черными же бархатными нашивками с жемчугом и черными с золотом завязками. Этот наряд выполнен в том же стиле, что и красно-бело-золотистая ферязь на лисьем меху. Возможно, их делал один мастер (Опись 1850: 19-20).
Три царских каждодневных кафтана «на соболяхъ» из белой, синей и лазорево-белой бурской камки переливались золотными узорами (там же).
В отличие от них, более роскошные и изысканные «ездовые» наряды мерцали галунами и драгоценными камнями. Ферязь из «мурамно»-зеленой венецианской камки «на горлехъ на песцовыхъ на чорныхъ» еще напоминала броские дворцовые «платья» опричного властелина. По ее ярко-зеленой ткани было пущено «немецкое» золотное и серебряное «зубчато» кружево, в зигзагах которого алели круглые пятна расшитого жемчугом бархата и пышные завязки, перевитые блестящими желтыми шнурками. Ярко-пестрой была также ферязь из шамской тафты в мелкую зелено-белую полоску «на пупкахъ на собольихъ». По ней стелились желтые петли и такого же цвета шелковые кружевные нашивки. В петли продевались черные и лазоревые шнуры. Однако «платье» из желтой венецианской камки «на черевяхъ на песцовыхъ на белыхъ», украшенное белым и черным кружевом, смотрелось элегантно. Не только нарядной, дорогой, но и поистине «царственной» была белая стеганая миткалинная (плотная хлопчатобумажная) ферязь с собольей подкладкой. На ней в пяти местах красовались «образцы золоты кованы резаны съ чернью съ яхонты съ червчатыми съ изумруды и съ алмазы и съ жемчуги... а въ образцахъ 92 яхонта червчатыхъ, 4 изумруды, 6 алмазов, 16 жемчугов». Разумеется, рядом с этими нарядами скромное бархатное «платье» на беличьих брюшках с шелковыми голубыми завязками, украшенными золотом, Ивану Грозному не нравилось, поэтому царь подарил его придворным (там же: 21-22).
Не менее великолепными, чем эти костюмы, были «черные» одеяния самодержца. От «светлых» платьев они отличались только темными, «смирными» цветами тканей и украшений. В XVI веке траурными считались черный, темно-красный, багряный, вишневый, синий, зеленый цвета. Так, две собольи «ездовые» «смирные» ферязи были изготовлены из тех же материй, что и нарядные «платья» государя. Одна из них — из багрово-золотого венецианского бархата с красной мелкоузорчатой подкладкой из сукна — куфтеря — кроме галунов имела желто-черные шелковые петли и дымчатого цвета шнуры. Другая ферязь — из сине-белой с золотом бурской камки, подшитой камкой же, но венецианской багряного цвета — была отделана «немецким» черным кружевом, расцвеченным золотыми узорами. Она завязывалась черными шелковыми шнурами.